Уверен, многие из вас слышали о Дмитрии Сергеевиче Лихачеве (1906–1999), в судьбе которого как будто бы отразился весь XX век – с его потрясениями и тревогами, надеждами и разочарованиями, потерями и обретениями. Русский филолог, культуролог, литературовед, к концу жизни он стал “совестью нации”, защищая культуру, выступая за сохранение исторического наследия и гуманистических идеалов.

В 1928 году, обучаясь в Ленинградском университете, он был арестован по делу “Академической группы”. Поводом послужили собрания студентов, где обсуждались различные философские темы – следствие расценило их как “антисоветскую деятельность”. Лихачева обвинили в “контрреволюционной деятельности” и приговорили к заключению в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН) на 5 лет.

На Соловках Лихачев оказался среди людей самых разных судеб: интеллигентов, офицеров, монахов, крестьян, уголовников. Условия были тяжелейшие – холод, голод, непосильный физический труд. Позже он вспоминал, что Соловки стали для него “университетом человеческих характеров”. Он вынес оттуда глубокую веру в человека и убеждение, что культура – это не роскошь, а основа нравственности и выживания.

“На Соловках я понял, что культура – это не книги, не картины и не здания. Культура – это то, что удерживает человека от озверения, что делает его человеком”.

“Меня спасло ощущение красоты мира. Даже там, за колючей проволокой, я смотрел на небо, на закат – и понимал: мир прекрасен, и за это стоит жить”.“

Я не озлобился. Я не мог ненавидеть – слишком ясно понял, что зло рождается из невежества и страха. Поэтому я всю жизнь боролся с невежеством – через просвещение и культуру”.

На Соловках Лихачев написал свою первую научную работу – “Картежные игры уголовников (Из работ Криминологического кабинета)”. Она была опубликована в официальном лагерном журнале “Соловецкие острова”, который разрешали издавать под контролем администрации. Статья описывает игры уголовников – главным образом карточные – как элемент их культуры и своеобразную форму социальных отношений.

Лихачев замечает, что игра у преступников – не просто развлечение. Это модель их мира, в котором важны риск, удача, сила и хитрость. Она решает все: кто главный, кто прав, кто виноват. Она заменяет суд, мораль и иерархию. А если кто-то нарушает правила игры, то он становится преступником среди преступников. Карточная партия может закончиться дракой или кровью, но в ее основе – строгий порядок. И в этом порядке чувствуется остаток древнего инстинкта: желание подчиняться ритуалу. 

“Игра — одно из важнейших явлений жизни уголовников. Она не есть только забава, а важнейший общественный институт: в игре решаются споры, устанавливается авторитет, наказываются и поощряются”.

Для игрока карты — это не кусочки бумаги, а орудие судьбы. Каждая масть, каждая комбинация имеет свой смысл, свою магию. Игрок верит в знаки, в предчувствия, в “руку”, в “удачу”. То, что когда-то было религиозным чувством, здесь стало суеверием. У игроков есть свой язык, свои клятвы, свои запреты. Слово, сказанное не вовремя, может стоить человеку жизни. Перед партией и после нее совершаются ритуалы – вроде того, как древние народы начинали и заканчивали жертвоприношения. Эти люди не знают законов государства, пишет Лихачев, но у них есть закон игры – неписаный, но обязательный.

“Карты пользуются у уголовников особым уважением. Они не смеют играть на грязной или порванной колоде. Часто карты целуют, крестят, шепчут на них заговоры, верят в счастливые масти и в несчастливые карты”.

Если присмотреться, то карточная игра в лагере – это не просто порок. Это отражение древней культуры, опустившейся на самое дно, заключает Лихачев. Игра, как и обряд, как и религия, объединяет людей, создает иллюзию смысла, структуры, справедливости – пусть извращенной. В этом смысле карточный стол в бараке – это тень древнего храма: здесь тоже решается судьба, только по искаженным законам.

“Карточные игры уголовников представляют собой пережиток древних форм общественного поведения. В них сохранилось многое от старинных обрядов, от веры в судьбу и в случай. Но эти формы опустились на низшую ступень – они потеряли моральное содержание и осталась одна внешняя форма”.

В этом исследовании Лихачев проявляет себя как настоящий антрополог и культуролог, хотя ему всего 23–24 года. Он наблюдает не просто поведение, а символику поведения, не досуг, а социальный ритуал, не преступников, а носителей архаического культурного слоя. И хотя статья формально научная и без оценок, под ней читается глубокое сочувствие человеку как существу культурному. Лихачев показывает: даже самые “низкие” слои общества не лишены стремления к форме, к порядку, к символу. Даже у уголовников, лишенных морали, есть инстинкт культуры – просто он вырожден, искажен. Таким образом, Лихачев объясняет универсальность культурного начала – человек не может жить без правил, без игры, без смысла. Даже в лагерном заточении.