Наследние в искусстве — это тема, внутри которой можно рассуждать, кажется, почти о любом художнике, так как искусство непрерывно и все они продолжают друг друга. Это может быть куда менее очевидно с современным искусством, тем не менее оно во многом работает по тем же принципам, что и классическое.
Некоторые художники открыто цитируют или переосмысляют предшественников, а некоторые делают это скрыто, упоминая источники вдохновения только в интервью или экспликациях. Среди последних —  художник Сай Твомбли, абстракционист и концептуальный художник, чей жанр довольно сложно определить: он учился у Раушенберга и жил в Италии, чтобы понять старинное искусство, исследовал силу жеста, спонтанность, знак и его разрушение и классическое искусство, и все это вплетал в свои работы. Именно его чаще всего критиковали за то, что “ребенок может также”. Критиковали так часто, что Ролан Брат даже написал статью о том, почему искусство Твомбли невозможно сравнивать с рисунком ребенка.
Ребенок старается, когда рисует, а Твомбли наоборот, сознательно изымает всякое усилие из своего жеста.

Барт рассуждает об игре в искусстве Твомбли и об оппозиции game (игра по строгим правилам) и play (игра произвольная). Твомбли действует на стороне play, а не game.

Сам Твомбли говорил, что в своих работах сильно вдохновлялся рококо, и особенно Фрагонаром. Если смотреть на него через предложенную Бартом концепцию play, рококо становится видимым в его работах.

Рококо возникло в начале XVIII века во Франции, как реакция на торжественное и монументальное барокко Людовика XIV. Новая эстетика стремилась к лёгкости, изяществу, интимности. Художники рококо создавали чувственные, капризные сцены — любовные интриги, прогулки в парке, игра света. Это искусство создавалось для интерьеров, камерных, украшенных резными панелями, зеркалами и пастельными цветами. Отсюда и само слово: rocaille — раковина, завиток.
Живопись рококо полна движения, игривых жестов, неуловимых взглядов. В ней важна не столько линия, сколько вихрь, не столько форма, сколько настроение. Свет растворяет контуры, мазки становятся воздушными.
Жест художника и его персонажей становится живым и перестаёт отсылать к символике прошлого, а обозначает теперь лишь сам себя.

После смерти Короля-Солнца к власти пришёл регент Филипп Орлеанский, а позже молодой Людовик XV. Королевский двор больше не был  сосредоточен в Версале — жизнь переместилась в Париж, в особняки аристократии. Вместе с этим изменилась и атмосфера: она стала менее официальной, более интимной.

С переходом от дворцов к частным парижским особнякам меняется и масштаб пространства. Но интереснее и важнее, кажется всего, вот что: меняется заказчик живописи. 

Дамы двора, аристократки, начинают обустраивать свои дома для приёмов, становятся хозяйками салонов и коллекционерами искусства, и начинают заказывать картины по своему вкусу, чуть ли не впервые в истории. Сам по себе их вкус был, вероятно, несколько иноопределен образом, который им нужно было поддерживать, но тем не менее он оказался настолько другим, что сформировал целую эпоху в истории искусства. Рококо стало свидетельством влияния женщин на искусство не только в качестве муз и моделей, стало их способом выражения, утверждения себя в пространстве. 

Вместо монументального и победоносного, искусство стало игривым и весёлым, немножко фривольным, немножко дурацким смысле своей несерьезности, но неожиданно искренним, потому что описывало то, что действительно происходит с его зрителями прямо сейчас. Вместо деяний прошлого появилось внимание к сиюсекундному, мимолетному, существующему прямо сейчас. Все рюши, кружева и кокетство, которыми известно рококо и за которые его, как правило, недолюбливают, это мир этих женщин, которые, не всегда имея возможность опираться на прошлое или влиять на будущее, жили настоящим, а оно было таким. Их рококо это привнесение в искусство понятие play вместо game, игры не для победы, а для удовольствия.

Сай Твомбли берет оттуда эту веселость и убирает всё, кроме жеста, того, который ни к чему больше не отсылает, кроме самого себя. Твомбли повторяет и повторяет этот жест, утрируя его до предела, проверяя, где вообще этот предел. Парадоксальным образом он доводит спонтанность до автоматизма, повторяя и повторяя одно и то же. Жест, закорючка — это древнейший способ утвердить себя в пространстве, сказать “я есть”, “я здесь был”, “я здесь прямо сейчас” и это объединяет Твомбли с петроглифами, которые он, кстати, тоже очень любил, с детьми и с рококо. 

Соврменное искусство научилось, разумеется, сосредоточиться на настоящем времени и настоящем переживании, и показало это многократно. Этому, а еще спонтанности, несерьезности, самодостаточности жеста, текучести и пластичности, оно во многом научилось у пыльного, рафинированного, избыточного и недопонятого рококо.